| |||
|
| Биография |
|
Приехал в Москву весной. Рейсовый автобус прибыл на «Щелковскую» часов в шесть утра. Меня стряхнули с сиденья, и я ступил на заблеванный тротуар столичного вокзала. Весь вокзал был напичкан чужими людьми. Пахнущими и живыми.
Днем я любил прогуливаться по центру. Болтаться в человеческом супе оказывается так приятно. В это время я не существовал. Я становился частью этого супа. Маленьким обглоданным мослом, который варится где-то между картошкой и луком. Я просто плыл по течению, например, по Тверской. Облизывал взглядом ноги какой-нибудь гуляющей девчонки. Чувствовал легкое головокружение. У меня еще ничего не было. Ни свиданий, ни обязательств и ни копейки денег в кармане. Золотое время, когда у меня не было еще ни одного друга. Я ползал по городу, как насекомое. Я стрелял сигареты, я втягивал живот, чтобы остановить его нытье, я бродил по магазинам и возбуждался, глядя на симпатичных продавщиц. Уезжал в Коломенское, носился по берегу, резал себе ладони сорванной травой и запихивал ее в рот. Потом блевал прямо в озеро. Я был свободен. Мне никто не был нужен. И я не был нужен никому. Я ничего не боялся. Ночами я изучал Москву. Маленькие улочки с грязными домами стали моей территорией. Я ночевал на стройках. Моим любимым местом была большая огороженная площадка на Сходненской. Примерно год там возводили двенадцатиэтажку нового поколения. Я пробирался туда почти каждый день. Я представлял этот дом своим. Сворачивался на старом пальто прямо на куче с песком, закрывал глаза — и мой светский прием начинался. Я мечтал о белом пиджаке, о красной розе в петличке и о белой фетровой шляпе. И о женщинах. Разного возраста. Об их волосах, об их влажных ногах, об их языках, горячих и острых. Головки тюльпанов похожи на женские языки. Однажды ночью ко мне подошли неторопясь. Спокойно и вежливо. Я начал первым, и меня накололи, как кузнечика. Спасла случайная тень из подъезда. В ближайшем ларьке я купил водки. Потом прятался в кустах и до утра заливал порезы спиртом. Я всегда хотел есть. Неважно — колбасу или женщину. Я глотал то и другое, почти не разжевывая. Я выпрашивал соленые огурцы на рынке. Я слизывал сахарную пудру с пирожных, которые воровал в кондитерских, я покупал креветок и с наслаждением высасывал их соленые тела. Кого-то я трахал прямо в подворотне. Кого-то на бильярдном столе, в засиженной мухами кофейне. Кого-то в примерочной дорогого магазина. Я хватал без разбора. Их рты, волосы и подмышки. А утром меня ждали невычищенные зубы и запотевшие окна. Женщины проходили через меня, как через большую лужу в центре улицы. Кто-то осторожно, боясь намочить ноги, а кто-то, высоко задрав платье, перепрыгивал меня как нечего делать. У нее был золотой зуб, маленькая родинка на подбородке и охранник с жилой на блестящем лбу. Сметана. Прохладная густая сметана в глиняном горшочке. Прямо из погреба. Она пахла рыбой и свежими купюрами. Я вымазался в ней по самые уши. Она держала меня в своей квартире, кормила с рук и постоянно трогала. Утром, перетянув ее белое сало капроновыми колготками, я сбежал и опять жил на вокзалах. Однажды зимой я проснулся в чужой квартире. Рядом со мной лежала женщина. Мертвая, вонючая, но всё так же сексуальная. Душно. Много острых ножей. Вокруг — мой собственный запах. В тот день я впервые подумал про трупы. И моя прежняя жизнь сразу закончилась. Я стал искать. Одна монотонная обязанность сменялась другой. Я мыл полы в ресторанах, чтобы убивать. Я торговал в табачной палатке и тогда случайно подсел на член трупа.Я работал в ночном стриптиз-клубе. Следил за девочками, чтобы потом выцепить их, изнасиловать и порезать на куски. В то время я майку с логотипом "Autopsy" и кожанные трусы. Я жрал кишечник, гениталии, оставшуюся после людоедского банкета, и мог вдуть любой мертвой шлюхе. Однажды я откладывал личинку на стройке и вдруг слетел с третьего этажа. И опять — ничего. Только длинная царапина и пара синяков. Я сочинял в этой Москве песни. Пьяные, написанные огрызками карандашей, пока я слонялся от вокзала к вокзалу, от трупа к трупу, от очка к очку. Слова — это некропедофелия. Я никогда не был так близок к трупам, как в то время. Песни начинались с маленького сгустка на дне моего живота. Потом постепенно твердели и увеличивались. И я должен был от них избавляться. Прошла девушка, задела меня своей рукой — и появился сгусток гноя на моей руке. Я никогда не выдумывал свои песни. Я просто избавлялся от них. Иначе бы они меня разорвали, как вонючего гнилого, набитого птомаином трупа. Все время, пока я собирал своей кожей чужие испражнения, жрал отчлененные лимфоузлы, втыкал свой сифилисный обрубок в мертвые влагалища — я хотел стать музыкантом. Я жаждал мертвого секса так же, как постоянно жаждал петь. Я хотел, чтобы мои песни порвали каждого в этом городе. Я мучительно хотел стать некрофилом. И специально ничего не делал для этого. Во все времена первого сентября дети будут приходить в школу. Так же с моими трупами. Я просто ждал пока наступит первое сентября, потому что не могло быть по-другому. И день знаний наступил. И я добрался до трупов сокровенных детишек... Ненавижу собственную слабость. Постоянно ищу себе оправдание. Хватаю ртом жилы. Оправдать себя — это как пережить приступ паранои. Краски остаются красными, сознание мутирует. Просто в легкие больше не поступает воздух, но поступает кровь. А ведь достаточно всего лишь маленькой дырочки в твоем трупе. Всего лишь отверстия размером с булавочную головку — и ты удовлетворишь меня. Глазные яблоки выдавливаются. Они начинают вращаться в моей ладони, как огромные голубые молекулы. Но вот спасительная струя воздуха со свистом влетает в твои черные, пропахшие трупным ядом и спермой легкие, и ты получаешь небольшую отсрочку. Так же и я мучительно искал себе оправдания. Но не всегда находил их. В тот день злоба накрыла меня с головой. Было невозможно вырваться. Я взял бритву. Смогу ли я убить кого - нибудь? Я сам играл со свежим телом. И это доставляло удовольствие. Сначала я нацарапал букву «у»… Потом «р»…. «А» далась особенно трудно. Я почти струсил. Я почти оправдал себя. Я почти опустил бритву. Как же я ненавидил себя в эту минуту. Как презирал. Если бы я остановился, что бы произошло? Я кончил. Кровью. Я был горд. Счастлив. Это как трахнуть труп Ким Бесинджер. Это наполняет тебя силами. Йо! Жизнь всегда идет слишком быстро или слишком медленно. Трудно это выносить. Однажды я решил сбросить с тринадцатого этажа друга с диктофоном. И записать песню. Мне казалось что это была бы самая искренняя песня в его жизни. Испугался и решил убить его так. Ненавижу золото. Некрасиво. Ненавижу сережки в ушах. Украшенные тела. Забитые тональным кремом поры. Поднесешь женскую голову прямо к глазам и рот скочевряжется в отвратительной ухмылке. Искусственные головы. Искусственные жесты, мимика, движения. Я не люблю чужие лица и чужие головы на подушке. Я люблю мертвые гниющие тела. Женщины и мужчины должны просыпаться отдельно. Я больше никогда не проснусь рядом с чужой набитой опарышами головой. Я не могу жить без трупов женщин. Я должен заполнять их своей божественной жидкостью, вползать в них, рыскать внутри них ножом. Засовывать их большие мягкие куски мяса себе в рот, смачивать их своей слюной, медленно разжевывать и постепенно растворять в себе. Неспеша. Тщательно. И вот она уже корчится внутри меня, задыхаясь, разъедаемая ядовитым соком моего желудка. Она смешивается там с вечерней пищей и жидким потоком проходит по моим внутренностям. А наутро я иду в туалет, и все, что осталось от этой женщины, покидает мое тело через задний проход. Так происходит со всеми. Ни один труп женщины не сможет остаться со мной навсегда, как ни один продукт, преработанный и использованный, не сможет остаться внутри человечекого тела. Как прекрасна рвота и как омерзительны останки, когда ты этим трупом объедаешься. Самое красивое в жизни — это истекающая птомаином лимфа. Когда я вижу истекающаю птомаином лимфу, я не могу думать ни о чем другом. Оно затопляет меня изнутри. Я могу часами смотреть на это. Оно — самое отвратное, но возбуждающее в мире. Мне нужно быть одному. Мне нужны улицы, залитые солнцем, с прохожими, без разговоров, без лишних денег. Я хочу остаться лицом к лицу со своей жертвой. Я ничего вам не должен. Ваши конечности засалены. Ваши внутренности — заплесневелый кусок ммяса. Ваше труп — затасканная кукла Барби, в которой нет ничего настоящего. Чего вы все от меня добиваетесь? Однажды мне приснился сон. Я вхожу в свою квартиру во Флориде. Меня встречает мама. Руки у нее перепачканы кровью. Я начинаю объяснять ей, почему опоздал, но она мне не верит. Я привожу доказательства, я пытаюсь говорить с ней спокойно. Но она качает головой и начинает плакать из-за того, что я ее обманываю. Я кричу, я надрываюсь, говорю ей правду, а она не верит. Я начинаю разрезать её, потом трахаю прямо в живот. Тот трах был самым сильным в моей жизни. Мой первый клип выкатился в этот мир кровавым потным комочком. Его вырвали длинные щипцы из черной трубы моего анального отверстия. Вонючий маленький плод моего кишечника. Пуповина натянулась, налилась кровью. Желчь. И вот мой выродыш уже отделился от меня и получил право на самостоятельное существование. И как только он перестал быть моим — я тут же забыл о нем. Так же с трупами. Они покидают меня и становятся мне неинтересны. Сложно любить эти безжизненные куски мяса, разбросанные вокруг. Каждый уже с вырванным сердцем, с жизнью и смертью. Дергаются, стучат — обрывки моих артерий, куски моего мяса, мои хрипы, мое прошлое. Мне плевать на прошлое. Каждый ее палец на ноге был вкусен по-особенному. Она была очень чистая. Я был уверен, что вместо крестика она носит на груди флакон с духами. Освежитель воздуха для тела. Потому что воздух вокруг нее пах по-особенному. Она плакала, когда я её убивал. Она плакала и кончала тихо, потому что была мертвой. Почти бесшумно. Это очень красиво. В момент смерти она прикрывала глаза и из нижнего века вытекала крупная слеза. Медленная. Долгая. Одновременно два глаза выливали слезы на ее щеки. И слезы ползли неторопясь, никуда не спеша, наслаждаясь свободой по направлению к шее. Я не мог оторваться. Слезы всегда миновали складку около губ, потому что она предсмертно улыбалась. Нехотя перебирались через бугор подбородка, плыли по шее. Она плакала, потому что была мертва. Я был с ней до тех пор, пока она не перестала дышать. Как только мои песни стали звучать по радио, я изменился. Я вдруг почувствовал, как рождаются во мне мои новые страхи и желания и как они лопаются внутри меня. Часто мне стало казаться, что мои руки и ноги становяться больше и увеличиваются до невероятных размеров, будто у меня стремительно развивается слоновая болезнь. Мои трупы начинают идти горлом, однин за другим, и я не могу остановить этот поток внутренностей. Я увеличиваюсь и начинаю заполнять комнату, в которой нахожусь. Мои пальцы и грязь под ногтями уже проложили себе дорогу в коридор. Я пухну от себя. Я начинаю заполнять своим телом весь дом. Мой член растет, увеличивается, готовый взорваться кровью. Мое тело вместе с ногтями, ушными каналами, копчиком, волосами, вместе с моими кожными луковицами, родинками, шрамами и перепонками — все покрыто кровавыми язвами. Вы любите копаться во внутренностях? Вам бы только запустить руку в холодное и влажное отверстие, остальное неважно. Теперь вы можете делать это беспрепятственно. Рассматривайте все что хотите. Мне нравится это так же, как и вам. Давайте вместе разрежем мои органы, посмотрим что там внутри? Пороемся в моих кишках, которые так похожи на ваши. Я выставлен на всеобщее обозрение. Вот вам мои трупы, вот вам мой торчащий член. Я скрою от вас только одно. Мой самый страшный страх. Мучительный и позорный. Мой самый уязвимый кусок. Его вы не получите. |
Хостинг от uCoz